Форум

… статья «Советская музыкальная школа – это миф» Натальи Зимяниной, опубликованная в газете «Вечерний клуб» 7 апреля 2000 года.

СОВЕТСКАЯ МУЗЫКАЛЬНАЯ ШКОЛА - ЭТО МИФ
Мраком окутаны тайны нашего конкурса им. Чайковского. Не хочется называть пианиста Алексея Султанова жертвой мафиозной профессуры. Но разве кто-то из тонких ценителей возразит, что это не так? В 1986 году он участвовал в нем 16-летним мальчиком, недавно приехавшим из Ташкента, и был замечен публикой, но отвергнут жюри, имеющим своих протеже. И тут же получил Гран-при на престижнейшем конкурсе Клайберна! Позапрошлым летом он вновь приехал на конкурс Чайковского, и снова не прошел на третий тур. Это он-то, "самый дерзкий, самый заметный", как писали газеты. При том, что в финал протащили полуграмотную японку! Ну да зато выступление Султанова на втором туре запомнилось надолго: после его демонической Седьмой сонаты Прокофьева публика вышла прямо в тот самый знаменитый ураган, когда в Москве падали деревья. А одна радиожурналистка рассказывала, что во время подготовки к эфиру Алешиных записей пленки путались, расползались, как живые, рвались, терялись. Хотите, верьте, хотите нет — но такой вот персонаж.
Недавно Алексей Султанов побывал в Москве, дал показательный мастер-класс, сыграл феерический клавирабенд в Гнесинском училище. Кто-нибудь почешется наконец устроить ему концерт в Большом зале консерватории?
—Алеша, вечно с вами что-нибудь эдакое. В 86-м году на конкурсе Чайковского вы играли со сломанным пальцем. "Правда" напечатала тогда эффектный подвал — "Аппассионата" не отменяется".
Вы не поверите, но недавно я опять долбанул этот же палец! Во время занятий тэквондо. Уже шесть лет занимаюсь. У меня третий дан, черный пояс. Очень неприятно играть, больно.
—Что вам так не везет на конкурсе Чайковского? Там без блата никак?
Все гораздо глубже. Вот, например, профессор Доренский, который всегда заседает там в жюри, знаменит своей деловитостью. Торгаш просто. Но, объективно говоря, многие педагоги могли бы поучиться у него защищать своих студентов. Он бесконечно был деканом фортепианного факультета Московской консерватории. Помню, выносил мне выговоры, лишал стипендии. Но за месяц до выборов декана он вдруг становился ангелом: заходил в класс, настаивал на моем свободном посещении, пел дифирамбы. Потом его переизбирали — и он беззастенчиво разворачивался в прежнюю сторону... А на конкурсе Чайковского разработана такая система подсчета баллов, чтобы жюри удобно было грамотно заваливать нежелательных кандидатов.
—Для вас все это дикие удары по психике
Больше мама с папой переживают. Я с детства все пробивал сам, с Ташкента еще. В отличие от семей других вундеркиндов, у нас никогда не было полезных знакомств. Никакого блата у родителей в нужных кругах. А я тоже не выступал в пионерских галстуках, не играл концерты Хренникова. Глупо, наверное. Может, если играл, карьера сложилась бы раньше.
—Родители — музыканты?
Мама у меня скрипачка, папа —виолончелист, оба преподают. Бабушка— Замира Хидоятова, народная артистка Узбекистана. Она играла в Национальном театре. Вообще у нас пол -Ташкента родственников, но на большой сцене оказались только бабушка и я. Она умерла два года назад, и я устроил в Ташкенте концерт ее памяти.
—Со скольки лет вы за инструментом?
С трёх. Папа тогда еще аспирантуру не закончил, он все время репетировал Сонату Прокофьева, я ее слушал-слушал, раз пятьсот, потом по слуху стал ему аккомпанировать.
—А официально дебют на сцене?
В семь лет.
—Правда, что ваш ташкентский педагог Тамара Попович запирала вас в классе, только чтобы вы занимались?
Терпеть не могу заниматься! Но логика простая. Мне очень нравится играть. А плохо играть не нравится. Поэтому приходится заниматься. За три дня до концерта сижу часов по восемь.
—Я так и не поняла: вы Московскую консерваторию-то закончили?
Мы с Даце (Алешина жена. — Н. 3.) оба сорвались со второго курса. После победы на конкурсе Клайберна я должен был вернуться на третий. Но светила армия. И я здесь больше не появлялся. Один раз, в 91-ом, прилетел в Шереметьево из Германии —и меня тормознули на паспортном контроле: "Уклоняетесь!.. "Я им тогда подарил блок сигарет и попросил: "Сделайте так, что вы будто бы не включили компьютер". Потом я восемь лет не приезжал — ни играть, ни в гости, ничего. Пока мне не исполнилось 27 лет. Так что среди широких музыкальных кругов я скорее фигура мифическая. И половина публики меня, наверное, забыла.
—Вас забудешь... Телеканал "Культура" недавно показал ваше сенсационное выступление на конкурсе Шопена, причем с весьма примечательным комментарием: первую премию не получил, но право ли жюри—судите сами. Что опять за история?
Года за два до этого конкурса Шопена я уже играл в Варшаве, и там меня знали. Но заявку на участие я подал в последний момент. А на конкурсе уже все было рассчитано: там все определял такой польско-японский интерес. Японцы были основными спонсорами, и на финал их запланировали как минимум двоих...
—Такое впечатление, что мы говорим о каком-то чемпионате. А там у вас в жюри тоже не было никакого блата?
Я играл от России, и от России сидел Мержанов. Это была подстава: он голосовал против меня. Я понимаю, Мержанов из той же компании...
—Насколько мне известно, вы тогда отказались от премии.
Ну, деньги я взял. Одно только мое проживание в Варшаве обошлось мне тогда в 10 тысяч долларов. Плюс звонки Даце в Техас. Но я не пришел на церемонию вручения и не играл на торжественном концерте лауреатов, который транслировало Евровидение. Организаторы тогда меня чуть не убили. Но газеты написали, что я принял правильное решение, и концерт лауреатов Шопеновского конкурса выглядел как выпускной экзамен школы-семилетки.
— В итоге пострадала публика, которая вас так поддерживала.
Не пострадала. На следующий день концерт повторили. Выступили первые пять лауреатов, и публика стала расходиться. Пришла моя очередь, я успел сыграть до-минорную Мазурку, потом Полонез — и уже к концу Полонеза в зале давились. Народ успел позвонить своим знакомым, начался ажиотаж. Я дал в тот вечер двухчасовой концерт. А на следующий день по просьбе публики выступил еще раз. Так что обошлось без претензий со стороны организаторов.
—Как получилось, что вы осели в Америке? После конкурса Клайберна Вас завалили предложениями, контрактами?
Я почти сразу купил маленький домик в Форт-Уорте. Потому что 85 процентов моих гонораров забирал тогда Госконцерт, а между выступлениями была, скажем, неделя, и гостиница безумно дорогая. Поэтому я и приобрел дом в рассрочку. На 30 лет.
—Почему вы не играете от Узбекистана? Было бы эффектно: первый узбекский пианист мирового уровня. Почему от России?
Через два месяца буду играть уже от Америки. Иначе мне придется то и дело отменять концерты. Везде обязательно нужна виза, и я уже замучился: то виза опаздывает, то ее вовсе не дают.
—С чем связан нынешний краткий приезд в Москву?
В Японии я записывал Сонату Листа, рояль расстраивался почему-то через каждые две страницы. Смонтировали клочками... Представитель фирмы, как и я, проездом оказался в Москве—и решили записать Листа здесь. Вот в Японии у меня фантастический ангажемент. Я записал там уже два компакта: один называется "Фантазия-экспромт", второй — "Султанов играет Шопена".
—Вы дали мастер-класс в Гнесинском училище. Неужели Алеша Султанов уже дозрел?
В моем понимании ученик приходит к педагогу как к Христу-спасителю, который наконец покажет, как сыграть пассаж, чтобы он получился. А русские педагоги за границей большую часть внимания уделяют эмоциональному состоянию студента, учат "чтобы пело". В результате толку почти нет. Надо сначала реанимировать технические способности ученика, дать понимание текста. А потом уже заниматься всеми этими нюнями.
—Шопен у вас очень романтический. А Соната Листа на концерте была холодна как лед. Это месть Москве?
Я играю ее не с позиции Фауста, а без внешнего тепла, с позиции Мефистофеля. Как Горовиц. Если слушать в записи, то только в такой концепции она приобретает стройность, не расплывается, как это происходит у большинства исполнителей, играющих "с душой". В паузах должен витать ужас — и вы сами слышали, какая в зале стояла тишина. Лист — это не Шопен. Шопен ближе к Моцарту, гибкая, тонкая натура. Лист — скорее к Вагнеру, он более эпический. Это видно и по их отношению к женщинам: Лист холодно относился к своим любовным романам.
—Судя по тому, сколько вы играете транскрипций Горовица, он ваш кумир. А где вы берете ноты?
Он не любил ничего публиковать. Что-то я снял с пластинок по слуху, что-то сняли до меня. В России это играл еще Валера Кулешов.
—Вы были знакомы с Горовицем?
После моей победы на конкурсе Клайберна Томас Фрост, его личный звукорежиссер, свел меня с Горовицем в Нью-Йорке. Сначала мы просто болтали, и он просил называть его «Володя». Говорили и о его поездке в Москву в 89-ом году: он был доволен, что навестил Россию, но не организацией концертов. Потом я ему поиграл: до-мажорную сонату Моцарта, седьмую Прокофьева, «Мефисто-вальс» с его примочками. Я ужасно волновался: все-таки не каждый день играешь Горовицу. Но ему понравилось. Он даже поднялся со своего дивана, сел за рояль – и стал показывать мне вторую часть сонаты Моцарта – разные подголоски. Его служанка удивилась – он к тому времени года два как не играл.
—Кого из советских пианистов ценил Горовиц? И вы?
Он считал, что они все одинаковые. И что советская школа – это гибель музыкальной личности. Один только Рихтер не позволили себя уничтожить, говорил он. Во многом и я так считаю. Я в своей игре давно не придерживаюсь никакой «советской школы». Примитивно говорить об этом. У каждого школа своя, личная. Высшие образцы для меня – великие пианисты конца XIX - начала XX века. Рахманинов, Зилоти, Бузони, Левин, Барер, Фридман, Падеревски, Горовиц.
—А из молодых вашего поколения..?
Я знаю все имена, которые вы назовете. Всех их я слышал в Америке, Европе, Японии. Очень серьезно выделяется Женя Кисин.
—Алеша, вам приписывают демонизм, мистические влияния. Даже любовь к оккультизму. Ходят слухи, что у вас живет черная пума.
Сначала мы завели с Даце кошку и кота – Сюзи и Сэмми. Потом с улицы забежала трехцветная кошка и не захотела уходить. Мы прозвали ее Нахалом. Потом за 15 долларов я купил «рашн блю» - сибирскую голубую, мы назвали ее Дымок. И еще есть большая, и правда почти метровая черная кошка, порода ориентал шот-хеар, по кличке Ниндзя. Может быть, вы ее имеете в виду… А еще четыре года назад Даце подарила мне на день рождения десятисантиметровую ящерицу. С ней произошло почти то же, что и с гремлинами – теперь ее длина метр восемьдесят. И оказалась она бразильской игуаной. Мы сделали ей террариум два на два из пластикового стекла. С бассейном, с горячим камнем. Зовут ее Калигула или просто Калюк. Это миролюбивое, чистейшее создание. Считается, что может прожить только на овощах и листьях. Но наш Калюк почему-то обожает салями. И слушать, как я играю. Сейчас за игуаной присматривают соседи – кормят и заводят ей компакт-диски.
Встречалась
Наталья ЗИМЯНИНА